Святой Грааль
Игра, поход и духовный поиск.
16 - 30 июля 2001 года.

Правила игры Рассказы игроков Фотографии

По дороге разочарований,
или Путь к Просветлению

Я, осознающий себя Магистром Фаустом, пишу эти строки, чтобы сохранить и передать опыт, накопленный во время поиска священной Чаши Грааля, полного смелых надежд, неожиданных находок и беспримерных разочарований. Всё, что здесь написано - правда, моя правда. Совпадения же не бывают случайными, напротив, все они подчинены закономерностям, подчас тайным, но всегда непреложным.
Несомненно, Грааль для каждого ищущего - свой, особенный, он предстает в различных обличьях, обрести же его можно в самых разнообразных местах или ситуациях. Объединял нас во время путешествия именно духовный поиск, хотя конкретные цели, насколько я знаю, у всех участников были различными. Сейчас мне представляется, что наш путь по святым Алтайским горам, со всеми его трудностями и опасностями, был скорее иллюстрацией внутреннего движенья к Просветлению, чем самоцелью.
Как примирить тело и душу, Любовь и Разум? В чем состоит благо всех людей? Где найти источник вдохновения и как удержать его? Как заменить повседневную суету творчеством? Почему высокие идеи были и остаются уделом избранных? Как обратить эти идеи лицом к людям? Можно ли познать бесконечно иной внутренний мир другого человека? И как понять, что мы друг друга правильно, по-настоящему понимаем? В чем причина разобщенности людей? Как победить одиночество и объединиться в гармонии? Почему окружающий нас мир настолько несовершенен? Как прикоснуться к замыслу Творения? Что же такое Братство и как его достичь?
Эти вопросы влекли меня тогда и волнуют сейчас, хотя теперь к ним добавились новые. Их вечность объединяет меня со многими поколениями искателей Истины. Грааль же представляется мне в виде философского камня, в виде Чаши Прозрений, в которой Истина сверкает всеми своими гранями.

Следует теперь рассказать об остальных участниках путешествия, моих спутниках и наших ведущих. Всего их было семь человек, и без каждого из нас, вносившего свой неповторимый оттенок в узор устремлений, поход мог бы не состояться. Начну с командира нашего маленького отряда, Его Величества короля Артура. Он был высок и статен, и в его устремленном вдаль взгляде горел огонь. Когда он появлялся, сразу становилось ясно, кто здесь командует. Конечно же, он более всех нас знал о тайнах Грааля и был закален в походах. Поэтому все мы, жаждущие причаститься Чаше Грааля, не колеблясь, принесли ему присягу и обет безусловного подчинения на время похода. Это означало беспрекословное выполнение даже тех приказов, смысла которых мы не понимали, и в тех случаях, когда на их объяснения не было времени. В условиях горного похода это было необходимо.
Советником короля и заместителем командира был чародей Мерлин. Он был, бесспорно, самым опытным из нас, и часто во время отдыха развлекал всех диковинными и поучительными историями, каковых он узнал немало за свою долгую жизнь. В поход же он отправился за обретением еще большей мудрости. Таис, несмотря на то, что родилась в Греции, совсем не походила на дочерей Эллады. Высокая, стройная, с длинными светлыми волосами, глубоким взглядом и дивно мягким и спокойным характером, она скорее была похожа на восхищавших поэтов и художников женщин загадочной России. Её Граалем было прикосновение к Высшему и Божественному.
Почти то же стремилась обрести леди Рэна, женщина сильная и решительная. Насколько я понял, она хотела вернуть людям знание, что есть грех и что есть благодать.
Следующим был сэр Безымянный, которого я откровенно не понял. Почти всегда погруженный в работу он говорил редко, и в своей безымянности был похож на солдата в строю.
С нами также шла юная принцесса, которую все почему-то называли Маленький Принц. Ещё почти ребёнок, она часто забавляла нас своей непосредственностью. На многие её высказывания хотелось ответить: "Молчите, Принцесса, вы так наивны, что иногда можете сказать ужасные вещи!" Случалось, однако, что в такие моменты её устами говорила Истина. Граалем Принцессы было обретение себя.
Последней в нашей компании была леди Соннет, которую все называли не так, а просто Соня. Её переходный возраст, похоже, слишком затянулся. Разум далеко не всегда направлял её действия, зачастую уступая место эмоциям, что доставляло окружающим немало хлопот. За каким Граалем Соня отправилась в горы, мне осталось неведомо.

Первые дни пути были, несомненно, самыми тяжелыми физически: рюкзаки были полны, и мы шли по много часов подряд с набором высоты. В духовном же смысле они оказались самыми легкими - мы были переполнены радостью от начала пути, к которому всей душой стремились, и безгранично верили, что нас ведут к высокой и светлой цели.
Первозданная природа окружала нас, радуя своей новизной и девственной чистотой. Эти дни были посвящены изучению друг друга и освобождению от городских "цивилизованных" привычек, условностей общества. Помогая преодолевать трудности пути, мы определяли сильные и слабые стороны друг друга и себя, узнавали склонности и привычки, притирались характерами. В конце первого дня, уже в сумерках, в поисках стоянки мы прошли немного дальше последнего подходящего места. Когда король скомандовал поворот, это вызвало недовольное удивление. Несколько минут обратного пути дались нам тяжелее, чем часы пути вперед и вверх.
На следующий день дорога стала суровее, и несколько часов пришлось идти по узкому осыпающемуся карнизу между демонической красоты бушующим горным потоком и почти отвесным каменистым склоном, поросшим чахлыми деревцами. В это время начала проявляться сила характера участников похода. Из-за постоянно жалующейся на тяжесть пути Сони продвижение замедлилось, и мы разделились на две группы. Быть замыкающим и командовать последней пришлось мне. Команда мужественно переносила тяготы и опасности пути, понимая, что испытания - это часть большой цели, ради которой мы все сюда пришли.
Подходило время для очередного отдыха. "Привал!" - скомандовал я, уже почти без сил валясь на ковёр теплого, мягкого мха. Рядом упала и затихла в неподвижности моя группа. "Ну надо же, - подумалось мне, - этих людей я знаю всего несколько дней, а они уже мне стали такими близкими и дорогими. Почему так не бывает в обычной жизни, внизу?"
Вечером этого трудного дня мы были вознаграждены скромным волшебным праздником - днём рожденья Мерлина. Более всех нас искушенный в тайнах созвучий, он украсил вечер замечательными песнями, частью сочиненными им же, частью - другими мудрыми и веселыми людьми. Вскоре мы пели их хором. Леди Рэна и Таис упражнялись в кулинарной магии - вряд ли приготовление такого вкусного кушанья из подручных средств и в походных условиях возможно без алхимии или волшебства. Из шоколадного порошка, сухого молока и воды они получили также эликсир блаженства, который по незнанию называли то какао, то бодягой. Не раз в этот вечер передавалась по кругу королевская кружка со словами: "Бодяга Его Величества!" Все были рады, что здесь собрались и чувствовали если не Братство, то Свободу и Равенство, и ничто нас не разделяло.
На следующий день путь продолжился. Вскоре лес остался позади, и начались альпийские луга. Взглянув на открывшиеся снежные вершины, через которые должен был пройти наш путь, Соня вздохнула: "Ещё один катарсис виднеется вдали…", чему я искренне порадовался. Её чувство юмора пока было в порядке.
Стоянку мы устроили у подножия трудного перевала, и следующий день решили провести там же, чтобы набраться сил для его взятия. Поскольку мы достаточно удалились от нахоженных троп и посторонних глаз, Его Величество счел возможным провести ритуал единения. Он заключался в том, что мы, взявшись за руки, шли по кругу, распевая гимны и произнося молитвы. Ритуал не вызвал энтузиазма у группы, скорее наоборот, поскольку звон королевского колокольчика, возвещавшего общий сбор, оторвал многих от повседневных дел, потух костёр, остыла готовившаяся на нём еда. Смысл же ритуала был понят не всеми и не сразу. Вечером, как обычно, был Круг - общий совет нашего отряда, который Его Величество обычно начинал фразой "Приблизились ли вы к своему Граалю?", означавшей призыв делиться тем, что мы поняли и прочувствовали. Там я сказал, что ритуал должен быть простым и функциональным, а внешнее выражение - это не главное. Лучший ритуал - это качественное выполнение каждым своей работы, с глубоким пониманием общего замысла. В качестве примера я привел то, как все утро священнодействовал над костром - на время похода я принял на себя обязанности возжигателя и хранителя огня. Таким образом, по моей мысли, единство группы проявилось бы в согласованности действий, а выигранное время можно было бы посвятить духовным изысканиям. Впрочем, на этот счет у короля было свое мнение.

…О, память сердца, ты сильней, рассудка памяти печальной, вновь воскрешаешь давних дней восторг и пыл первоначальный! Как были мы смелы тогда, во всем искали Откровенье, запрет в те юные года всегда будил в нас вдохновенье. И с Истиной напополам вино лилось на наших встречах, и счета не было друзьям, и мнилось, счастье будет вечным...
…Я вспоминаю теплый летний вечер, извилистые парижские улочки, ведущие в безмерно любимый мною Латинский Квартал. А вот и витая полутемная лестница до второго этажа. Еще поднимаясь, я услышал знакомый смех и понял, что не ошибся дверью. Постучавшись, я вошел в маленькую мансарду. Я успел увидеть стол посередине и много молодых людей вокруг него, сидящих на импровизированных скамьях из досок и поленьев, прежде чем меня обхватили с двух сторон и с возгласами "О, Генрих!" приподняли и пару раз встряхнули. "Роджер, Анри!" - прошептал я, узнав до боли родную хватку. Мы не виделись более года, и несказанно радовались каждой встрече.
Они почти не изменились. Как прежде, Анри был высоким, светловолосым и голубоглазым красавцем, Роджер, напротив, темным и коренастым. Вместе они как будто дополняли друг друга.
Через минуту круг наших объятий распался. Похоже, мое появление прервало на полуслове некую веселую историю, и общество с интересом и удивлением взирало на нас.
- Друзья, это Генрих, - сказал Анри, показывая на меня, - не поленившийся приехать на наше сборище из Лейпцига.
Потом он представил мне остальных гостей.
- Ждать более не имеет смысла, - продолжал он, - Торжественное заседание, посвященное встрече старых друзей с Аполлоном, Вакхом и Эросом объявляется открытым!
Мы грянули Gaudeamus, после чего веселье продолжилось. Под стол переместилась часть фолиантов, их место заняли бутылки с вином и немудреная снедь. Мы дружно сдвинули бокалы за встречу, ни на минуту не прекращая общий разговор.
Обсуждались недавние научные открытия и древние философские системы, королевские грамоты и папские энциклики, заезжие театры и новоявленные поэты, не обошлось, конечно, без городских сплетен.
Под звон бокалов рассказывая о прогрессе немецкого духа в делах науки и искусства, я знакомился с собравшимися. Среди них были в основном студенты, попадались также бродячие музыканты, художники и прочий пестрый городской люд, была и золотая молодежь - отпрыски знатных фамилий, желающие приобщиться к студенческому веселью. В тесноте и веселом шуме мы все скоро почувствовали себя давними знакомыми.
Я пил понемногу, стараясь не пьянеть. Тонкий вкус хорошего вина резко контрастировал с непритязательностью обстановки. Несколько людей говорили одновременно в разных концах комнаты, и было сложно разобрать все. Тем не менее, я вслушивался, стараясь понять ход каждого разговора. Вот юноша читал апокрифическое евангелие, на ходу переводя с греческого. После выпивки у него получалось не очень складно, но все же было ясно, что текст безнадежно далек от канонического. Если бы компания была трезвой, то это вполне бы сошло за ересь. Вот другой юноша, взобравшись на стул, как на трибуну, декламировал стихи о печальной любви, бессердечном мире и последней подруге - смерти. Закончив, он воздел руки к небу и, задевая потолок, упал в объятия подхватившей его публики. Вот юная девушка с тонким лицом объясняла тайный смысл телодвижений мистических суфийских танцев, которые тут же показывала, качаясь на специально расчищенном уголке стола.
Когда совсем стемнело, зажгли пару коптящих свечек. Стало душно, и мы распахнули окно в скошенной стене, в которое сразу ворвался городской шум и звон колоколов. Люди сменялись, приходили, обновляя содержание общего стола, уходили, тепло и фамильярно прощаясь. В полутьме было сложно запомнить все лица. В углу читали Вийона, потом послышался звук гитары - похоже, там рождалась песня. Вскоре нам наскучило сидеть в тесной каморке, и мы, распевая песни, отправились гулять по набережной Сены. Там тоже к нам присоединялись новые знакомые, и мы встретили несколько подобных компаний. В нашу комнатку мы вместе с Анри и Роджером вернулись под утро, усталые и счастливые.
…С ними, а так же с отсутствующим ныне Антонио, я познакомился, еще учась в университете. Мы встретились на гулянке по поводу долгожданной защиты магистерской диссертации нашим общим знакомым, покидавшем ряды вечных студентов. Суть его работы по естественной теологии вкратце сводилась к утверждению: "На всё воля Божья". Обсуждая сей возвышенный предмет за кружкой пива в придорожном трактире, мы внезапно поняли, что это - судьба и мы нашли друг друга. Хмель развязал нам языки, и мы были искренни в своих рассказах о трудном поиске Истины и смысла бытия в этом запутанном мире. Забавно, что ни на одном из языков, для нас родных, мы не могли понять друг друга одновременно, и поначалу нам приходилось изъясняться на благородной латыни.
Обретя единомышленников, мы все стали смелее в своих изысканиях. И все же костры инквизиции слишком явственно стояли перед нашими глазами, и, кроме нашего узкого круга, мы ни с кем не могли делиться своими находками. Именно тогда, в задушевных философских беседах, родилась идея тайного Ордена, союза искателей Истины, вернее, мы себя им почувствовали.
То было благословенное время отважных сомнений во всем, что вбивалось в нас на университетских скамьях, экстатического разочарования в прежних системах и концепциях, которое воспринималось как освобождение от иссушающего душу словоблудия схоластики. Сомнение было инструментом познания, орудием разрушения выдаваемых за Истину шатких умозрительных конструкций, объединял же нас поиск чего-то незыблемого и вечного. Первым делом мы критически отнеслись к догматам католической веры и выведенной из неё морали, которую признали ханжеской. Не веря в то, что логика, придуманная Аристотелем, является единственно возможной, мы искали иные способы постижения Истины в поэтических озарениях, используя в качестве критерия красоту. Из всех известных нам философских методик наиболее достойной мы сочли сократовскую иронию. Вообще, весёлый и непреклонный мудрец Сократ стал нашим кумиром. Окидывая мысленным взглядом состояние наук о Природе и в особенности о человеке, мы убеждались, что его знаменитое "Я знаю, что я ничего не знаю!" является здесь как нельзя более уместным. Мы сомневались даже в том, что Земля круглая и вращается вокруг Солнца, поскольку это могло оказаться очередной хитроумной выдумкой, вроде трех слонов на огромной черепахе. Кроме того, мы подозревали, что многое из называемого "Историей" в действительности не происходило, а было грандиозной злонамеренной мистификацией. Поэтому мы много путешествовали по "историческим" местам, искали доказательства подлинности "исторических" событий в рассказах очевидцев, старинных летописях и манускриптах, очертаниях древних развалин, чудом сохранившихся предметах, несущих память былых времён. Сильнее же всего нас влекло тайное знание, сокрытое в пепле книг, подвалах тайных библиотек и недоговоренности многозначительных бесед с посвященными.
Вскоре мы закончили свои университеты, став магистрами. Собираемое нами по крупицам в общую копилку Знание, которое, как известно, есть сила, росло. Мы почувствовали, что наше братство, вначале бывшее студенческим, настолько окрепло, что готово принимать новых членов и делиться своими накоплениями. У нашего Ордена не было ни устава, ни руководителя, ни степеней посвящения. Формально, не было вообще никакой организации, что делало её ещё более конспиративной. Объединяло же нас агрессивно настроенное по отношению ко всему новому окружение, стремление сделать жизнь в этом мире хоть немного чище и светлее и вера в неизбежную победу Разума. Собрания Ордена мы, по старой доброй традиции, проводили в виде студенческих пьянок. Вино согревало людей изнутри, они оттаивали и обычно становились более свободными и открытыми, их истинное лицо проявлялось скорее. Мы же, ничем особенно не рискуя (ответом на все могло стать влияние винных паров) вскользь вели разговор на наши излюбленные темы, глубокие и опасные, следя за реакцией окружающих. Тех, в ком чувствовался огонь души, искреннее стремление к знанию, мы избирали для дальнейшего общения. Остальные составляли почти всегда собиравшийся вокруг нас пестрый круг весёлой, яркой, остроумной (по большей части) молодежи, просто наших друзей. Своим шумом, разнообразием и необычностью он привлекал внимание, не вызывая серьезных подозрений. Поскольку двери у нас были всегда гостеприимно открыты, этот круг постоянно обновлялся, обеспечивая возможное пополнение наших тайных рядов.
Льщу себе надеждой, что вся наша деятельность не была бесцельной и бесполезной для общества. Нескольких людей мы, возможно, удержали от самоубийства, избавив от одиночества, разделив разочарование, многим вернули смысл жизни и веру в себя, тонким намеком приоткрыв двери братства ищущих Истину. Мы редко отказывали и в более приземлённой материальной помощи, чем, к счастью, практически никто не злоупотреблял. Преподаванием в Париже можно было неплохо заработать. К тому же в моду входило светское образование, и многие состоятельные господа желали обучить своих чад наукам, так что мы не бедствовали.
…Тем ранним утром мы с Анри и Роджером "отделяли зерна от плевел" - делились впечатлениями от наших ночных собутыльников. Некоторые из них признавались Ищущими, часть - желающими задарма подгулять профанами. Потом разговор переместился на другие темы: новоизобретенные Лейденские банки, выборы ректора в Оксфорде, волнения в Сите. Разбросанные по городам Европы, мы все реже встречались вместе, поэтому о новостях могли говорить часами. Мы вспоминали Антонио, которого сегодня с нами не было. Обладавший удивительно красивым каллиграфическим почерком, он получил место писаря в Ватикане. Близость к Святому Престолу внушала определённые надежды, и наши мысленные взоры уже давно были устремлены на тамошние книгохранилища.
Когда мы, наконец, заснули, солнце уже высоко взошло над великолепным и суетным Парижем, столицей моего сердца, каждое свидание с которой было для меня праздником…

Я очнулся под тентом в нашем лагере у подножия перевала, возле Таис, внимательно вслушивавшейся в поток моих воспоминаний.
- Ты очень открытый человек, Магистр, - сказала она, немного помолчав.
- Многие считают наоборот, - ответил я. - Здесь, в горах, мы все меняемся.
Взяв за руку, я попросил Таис рассказать об её родине. Она вспоминала, как, прощаясь с родными местами, ранним утром зашла в беломраморный храм и долго вслушивалась в тишину. Изящный и легкий, почти воздушный, с высокими стройными колоннами, храм казался полупрозрачным на фоне цветущей зелени. Таис вспоминала, как она всходила на готовый к отплытию быстрый многовёсельный корабль, и как в последний раз смотрела на удаляющуюся землю, любимую ею всем сердцем.
- Отчего же ты покинула свой дом, где тебе было хорошо? - спросил я.
- Я чувствовала, что должна принести на родину нечто новое, какое-то духовное знание. Я хотела встретить мудрых людей и учиться у них.
Таис продолжала вспоминать, как они причаливали в различных местах, встречая в портовой толчее очень много различных людей.
- Это было то, к чему ты стремилась? - спросил я, и Таис сразу ответила:
- Нет.
- Как выглядит то место, где ты действительно хотела быть?
Ответа на этот вопрос мне пришлось ждать долго. Наконец Таис сказала, что там темно и тихо, и больше она ничего не чувствует. Похоже, что предмет её поисков, Идеал, был настолько возвышен и прекрасен, что она сама не знала, во что конкретное он мог бы воплотиться.
Вечером, пустив гитару по кругу, мы устроили песнопение около костра. Рядом с нашей стоянкой шумел водопад, и желающему петь нужно было перекрывать его своим голосом. Вообще нам везло на водопады и бурливые горные потоки, так что состязаться с ними в мощи звучания приходилось почти постоянно.
На следующий день мы решительно двинулись на штурм перевала. Вскоре нам снова пришлось разделиться, и передовая группа во главе с Его Величеством быстро скрылась из виду. Благодаря Соне, то и дело останавливавшейся, мы шли довольно медленно. Начался косой противный дождь, издалека угрожающе доносились раскаты грома. Моральное состояние Сони совсем ухудшилось, и она отказалась подчиняться воле Мерлина, решив остаться там, где была. На счастье, выглянуло солнце, и Соня бодро двинулась вперёд, на ходу восхищаясь красотой высокогорного заката, который она видела в первый раз.
- Может быть, видишь в последний, - серьёзно ответил ей я.
Мы вышли, наконец, на плато, где, укрывшись от пронизывающего ветра, устроили привал. Я с тревожным удивлением обнаружил, что не могу застегнуть пуговицы на штормовке, поскольку у меня замерзли и онемели пальцы. Тропа исчезла, и дорогу дальше мы представляли смутно. Мы пошли наугад, ориентируясь на пирамиды из камней, явно сложенные человеческими руками. Найдя какую-то тропинку, мы уже почти уверились в том, что идем правильно, когда нас догнал оклик сэра Безымянного. Повернув назад и встретившись, мы выяснили, что он послан королем за нами, идущими неверной дорогой. Взглянув обратно, я узнал силуэт горной гряды с перевалом, на котором однажды бывал. Со словами "Нам - туда" я показал Мерлину на возвышавшийся вдали отрог, и в знак согласия мы пожали руки. Я спросил у него время, и, услышав, что уже девять вечера, выдохнул "O, my God!", а леди Рэна эхом отозвалась "Jesus Maria!". Стало ясно, что сегодня нам отсюда не спуститься. Мы пошли вверх, теперь стал отставать Мерлин. На мой вопрос: "Где твоя мощь, волшебник?" он ответил: "Моя сила в Сонях и Рэнах". Печальный смысл этого ответа я понял несколькими днями позже.
Вдруг на горизонте маяком возник король Артур в развевающемся плаще, и мы воспряли духом. Он быстро приближался, и, дойдя, переложил на свои плечи рюкзак Мерлина, а нам объявил, что лагерь разбит на самом верху и необходимо как можно скорее туда добраться, чтобы поставить остальные палатки. Так мы и сделали, хотя до верха - узкой, но ровной площадки, с двух сторон обрывавшейся обледенелыми краями в полукилометровую пропасть, мы добрались лишь в сумерках. Палатки же пришлось ставить в темноте на голых камнях, но, воодушевляемые примером и советами короля, мы справились и с этим, а также окружили палатки стенками из камней для защиты от случающихся здесь ураганных порывов ветра. Дров для костра здесь не было, и вечерний Круг проводился в палатке, которую я делил с Таис и Соней. Было тесно, но тепло, и я почти физически чувствовал, что перед лицом опасностей и тягот пути по вершинам мы стали ближе. Это отчетливо проявилось в том, как слаженно мы действовали нынешним вечером. За ночь погода приготовила нам сюрприз. Утром мы обнаружили, что палатки нужно откапывать от снега, хотя была середина лета. Густой белесый туман, иногда сменявшийся метелью, ограничивал видимость двадцатью метрами. Спуск по опасной тропе в таких условиях казался безрассудством, поэтому мы решили ждать. Его Величество удивлял нас способностью спать (впрочем, как и работать) сутками напролет. Костра по-прежнему не было и быть не могло, и мы перебивались скудным сухпайком, запивая талой водой. Временами мы вылезали из палаток и опасливо прогуливались вокруг лагеря, помня, что пропасть скрывается невдалеке за туманом. Снова укрывшись в палатке от свистящего колкого ветра, мы с Таис продолжили разговор.
- Во что ты веришь? - спросила она.
- Я верю в то, что жизнь каждым своим проявлением стремится нас чему-то научить и стараюсь помочь ей в этом. Моя вера рациональна, она начинается тогда, когда Разум познает свой предел. Я отчетливо осознаю, что ни один вариант ответа на главные вопросы о смысле жизни и о месте человека в этом мире не может быть строго выведен или доказан. Значит, во все это остается только верить. Я сознательно выбираю веру в то, что смыслом жизни, её главной целью и ценностью является развитие и совершенствование. Я также верю, что души людей перевоплощаются, а накопления прошлых жизней становятся талантами и врожденными способностями, которые обычно принимаются за Божий дар. Иначе вся жизнь становится слишком бессмысленной. А во что веришь ты?
- Не знаю. Есть много моделей мира, и непонятно, какая из них правильна.
- Неужели ты ждешь, что придет некто и скажет, что правильна именно эта модель, а ты воспримешь его слова как откровение? Он тоже не сможет этого доказать, разве что личным примером чудесной и просветлённой жизни, которую, впрочем, можно интерпретировать по-разному.
- Вера, это то, что я выбираю сама?
- Я думаю так. Может быть, ты считаешь, что вера должна быть выстрадана и дается как награда за пройденные жизненные испытания, рождаясь из верности своим Идеалам?
- Да, наверное.
- Я согласен, хотя, конечно, не все из того, во что верится, при этом выстоит, окрепнув, кое-что может не выдержать испытаний и замениться новым, лучшим.
- Значит, то, во что ты веришь, постоянно меняется?
- Разумеется, а разве не менялись твои взгляды на мир? Я не претендую на Истину в последней инстанции и готов к тому, что текущее содержание моей веры окажется недостаточным или заменится более совершенным. Таким образом обычно устраняются внутренние противоречия и уточняется, во что, собственно, я верю.
- Выходит, твоя вера - это логика?
- Логика и философия лишь инструменты, они помогают не путаться в понятиях и не обманывать себя. Цель же - благо всех людей.
- Что есть благо всех людей?
На этот вопрос я не смог ответить сразу, потом сказал, что его можно представить с помощью широкого набора интуитивно ясных понятий, главным из которых, по-моему, является развитие, и сам остался неудовлетворен своим ответом.
Этот тусклый день не был богат событиями, а за разговором мы совсем утратили чувство времени. Ветер монотонно колыхал нашу затерянную в горах палатку, и была уже глубокая ночь.
Утро выдалось на диво прозрачным и ясным, солнце улыбалось нам с безоблачного неба, мириадами искорок отражаясь в снегу. Мы быстро свернули лагерь, запечатлелись на фоне открывшихся вершин и собрались было уходить, как вдруг возникла заминка. Девушки ответили отказом на предложение Его Величества сфотографироваться в парадном строю, поскольку все уже было упаковано и готово к отходу. Это было воспринято как неподчинение, и Король собрал Круг по поводу дисциплины, на котором потребовал безусловного выполнения всех своих решений, в какой бы мягкой форме они ни выражались. Сильнее всего досталось Таис, чьи эстетические взгляды не совпадали с королевскими, и особенно Соне, которой припомнили, казалось, все грехи. Удивляясь мелочности предлога и исчезновению королевского великодушия, я тактично объяснил, что за правильное понимание своих приказов ответственность несет командир, инцидент же является простым недоразумением и этим разговором исчерпывается, с чем все согласились. Соня же не нашла лучшего времени для проявления своего характера и вела себя вызывающе, демонстративно не реагируя на скромные требования быть внимательной к общей беседе. Прошло больше часа, и, несмотря на всеобщее желание идти дальше, в менее суровые места, мы не трогались. Вожди же объявили, что группа в лице Сони не готова к принятию их условий, без чего двигаться далее в трудных условиях гор невозможно. Оставив нас убеждать Соню, они удалились на вершину, которая возвышалась над нашей стоянкой и дорогой через этот странный перевал, проходившей почти по самому верху горы.
Соня, осознав, наконец, что причина задержки в ней, быстро согласилась вести себя в соответствии с интересами команды. В знак этого, по уговору с вождями, она подняла на древке из альпенштока наше знамя с огненным драконом на белом поле и начала им махать. Вожди на вершине, однако, никак не реагировали, и вскоре я решил пойти к ним, чтобы обратить их внимание на команду.
Путь наверх, с набором каких-то пятидесяти метров высоты показался мне неожиданно тяжелым, в конце даже сбилось дыхание. Голова слегка кружилась от длящегося третий день поста и разреженного воздуха гор. Сверху открывался потрясающе красивый вид на величественные вершины, окружавшие нас со всех сторон. Это была высшая точка моего пути. Тело мое было очищено снегом, ветром и солнцем, душа - прикосновением к святым местам и близостью великого Космоса, и я чувствовал ту необычайную легкость, какая бывает на границе яви и сна. Мы присели на камень, и я показал вниз. Соня по-прежнему махала знаменем, алого дракона на котором отсюда не было видно, и поэтому казалось, что она подняла белый флаг. Понимая, что дисциплина в горном походе жизненно необходима, я более чем кто-либо из команды был на стороне вождей, и мне хотелось, чтобы они тоже поняли нас. Я сказал, что мы все изнурены, не понимаем затянувшегося стояния и дальнейшее промедление чревато потерей доверия группы. Мне же было отвечено, что пока все хорошо, чтобы я шел вниз и что для ведущих важно единство в группе.
Спустившись, я подошел к компании со словами: "И взошел пророк на гору, и было ему откровение!" и передал содержание разговора. Внезапный разлад не давал мне покоя, и я вдруг понял, что пророки, движимые печалью и болью противоречивой любви, испытывали сходные чувства. Их печаль о безнадежном разрыве между низшим и высшим, родной и грешной землёй и призывно сияющим небом. Разрыв же этот проходит по их сердцам.
Мы снова встали в круг и ещё раз напомнили Соне, что она должна выполнять все решения ведущих, а если вдруг привычка всё делать наоборот возьмет верх, тотчас извиниться. Вскоре вожди, спустившись, присоединились к нам, и наступило долгое молчание.
- Мы ждем вашего решения, - наконец сказал я.
- Мы ждем того же, - ответил король, - чего вы решили?
Мы сказали, что решили подчиняться всем требованиям ведущих и готовы выслушать их условия. Нам ответили, что это не главное и в группе не видно единства, поэтому в действительности она не готова. Подумав, мы сказали, что готовы помогать друг другу во всех делах и в развитии лучших из качеств. На это было отвечено, что уже теплее, но все равно не то. Не зная, чего придумать ещё, мы спросили, чего конкретно от нас хотят, и получили ответ - единства, а в чем это выражается, мы должны понять сами. Также было сказано, что выбор у нас простой: либо, обретя единство, мы продолжаем путь, либо проводим ещё одну ночь здесь и, если ничего в группе не изменится, идём назад уже знакомым и поэтому менее опасным путем. Последний вариант вызвал бурный протест.
Я спросил, что конкретно не нравится вождям, и они ответили, что не чувствуют себя равноправными членами группы, которая против них объединилась. Проявлялось же это в том, что мы и они сидели в разных местах, оставшаяся часть группы не пришла к ним на гору со знаменем, и вообще мы все время говорим о ведущих "они" вместо "мы". На это им было резонно отвечено, что они сами поставили себя в такое положение, а мы лишь подчинялись их указаниям. Спор о том, кто виноват, разгорался с новой силой, солнце меж тем медленно опускалось.
Сохраняя олимпийское спокойствие и будучи демонстративно вежливым и корректным, я старался не дать конфликту разрастись. В то же время я усиленно пытался понять, чего же на самом деле хотят вожди. Я был готов подчиняться и принять любой выбор, лишь бы поскорее уйти с этого опасного места, и больше всего меня озадачивало отсутствие конкретных указаний и решений. Спор пошел по второму кругу, становясь все менее содержательным. Нелепость и неуместность этого разговора в горах была более чем очевидной. Мы чувствовали усталость, раздражение и разочарование и открыто говорили об этом. Неожиданно я понял, что значило единство для меня и вслух сказал:
- Послушайте, ведь все просто. Единство - это когда каждый делится лучшим в себе.
- Чем конкретно ты готов делиться? - спросил король.
- Теплом, силой и внутренней свободой, - ответил я и понял, что не лгу ни себе, ни другим, ни безмолвному небу, ставшему вдруг необычайно близким.
- Непонятно, как этим можно делиться, - возразил король. Остальные так не считали, а леди Рэна вслух выразила мне свою поддержку.
Все-таки вожди решили, что, хотя мы и приблизились к единству, ещё чуть-чуть не хватает, и снова удалились на гору. Не выдержав безысходности и идиотизма ситуации, Таис заплакала и пожелала остаться одна. Леди Рэна, чтобы удержать себя в руках, решила заняться делом - сварить одну на всех чашку кофе над таблеткой сухого горючего. Присмиревшая Соня пыталась поднять всем настроение, и с наивной юной Принцессой, похоже, лишь отчасти понимающей драматичность момента, они словно нашли друг друга. Сэр Безымянный был, как обычно, непроницаем, я же напряженно думал.
Поскольку я уже бывал в этих местах, я знал дорогу вниз, и, в принципе, мог бы отвести желающих в безопасное место. Однако это, несомненно, означало бы конец нашего похода за Граалем, и я решил оставить сие последнее средство на крайний случай.
Взяв в руки знамя, я вошел в наш поникший круг и спросил:
- Приблизился ли кто-нибудь к своему Граалю?
В этот момент вожди снова двинулись к нам вниз. Совпадение вызвало громкий, почти истеричный смех в нашей компании, а вожди отчего-то остановились. Тогда я сказал о том, что понял сегодня. О том, что отныне я не страшусь остаться один, что, даже если никто со мной не пойдет, и я останусь единственным членом своего Ордена, то все равно не прекращу движения навстречу Истине. И ещё о том, что братство "сверху" безжизненно, так же как мертва вера по приказу. Таис с грустью сказала, что теперь знает, что для того, чтобы быть услышанной и понятой, иногда недостаточно самой быть искренней.
В это время вожди, наконец, вступили в наш круг. Вскоре мы признали, что единство достигнуто, а разъединение носит технический характер, поскольку кто-то должен командовать, а кто-то - подчиняться. Вряд ли все так думали всерьёз, скорее, это было компромиссом, вызванным настоятельной необходимостью принять конкретное решение и покончить с бездействием. Вернее даже, именно единство носило технический характер, поскольку все мы были в одной лодке. По сути же мы разбились на мелкие группировки, в которых встречали больше понимания. Чтобы мы все были по-настоящему вместе, ведущие должны были сделать действительный, зримый шаг навстречу остальной группе. И мы, ко всеобщему облегчению, двинулись в цветущую зеленую долину, прочь от снегов, к долгожданному теплу.
Под вечер мы добрались до памятного мне по предыдущим походам места - укромной маленькой стоянки, ровного места которой как раз хватало на три палатки с костром. Знакомые места согревали мне душу, остальная же группа была все еще напряжена после пережитого, и ужин прошел в настороженном молчании. Постепенно все, кроме Его Величества, а также меня и Таис разошлись по палаткам. Я спросил, неужели сегодняшнее шоу на горе следовало воспринимать серьёзно, и король ответил, что, конечно же, нет, а сделано это было преднамеренно. О настоящей цели я пока только догадывался, вслух же сказал, что теперь у всех появилось моральное право считать любые действия вождей очередной провокацией. Менее всего меня устраивало непонимание общего замысла.
Хмурым утром продолжилась агрессивная дискуссия между королем и леди Рэной, которая плохо переносила диктаторский стиль правления Его Величества. Себя же она чувствовала в роли трибуна, защищающего интересы остальной группы. Оказавшись ненадолго со мной наедине, она спросила: "Права ли я?", видимо, ища поддержки. Я же не хотел больше ссориться, напротив, искал понимания всех своих спутников. Позиция вождей также не казалась мне безупречной, и я ответил:
- У каждого своя правда.
Действительно, каждый из нас был по-своему прав и стремился к чему-то высокому. Путь же к Истине, я верил, был в синтезе этих противоречивых правд. За завтраком я, уже без особой надежды, попросил не длить более момент непонимания, пагубно отражающегося на нашем душевном равновесии, и король неожиданно согласился, пообещав устроить лекцию. Вскоре тучи рассеялись, солнце улыбнулось нам с небес, и разговор наш стал весёлым и непринуждённым, как будто ничего и не было.
Этим чудным днем мы все почувствовали любовь и нежность Природы. Мы искупались в вытекающем из ледника мелодичном ручье. Холодно не было, поскольку необычно яркое ласковое Солнце мгновенно согревало и высушивало нас. После этого мы отдыхали в густой мягкой траве, любуясь окаймленным белоснежными вершинами глубоким синим небом.
Вдоволь насладившись этой идиллией, я отправился на поиски моего места силы - любимого камня, который я про себя называл философским. Бывая в этих местах, я обычно выбирал его, чтобы сидеть, погрузившись в медитацию. В этот раз я обнаружил на нем Таис, и мы сели рядом.
- Настроение меняется быстро, как погода в горах, - сказал я.
- И у тебя тоже, Магистр? - спросила она, - а по тебе не видно. Ты всегда был таким же спокойным.
- Я стараюсь, чтобы моими действиями руководил Разум, а не эмоции. А тебя это смущает?
- Нет, наоборот, с тобой рядом тоже чувствуешь себя так спокойно и уверенно. Мы молча сидели на Философском Камне, откуда открывался изумительно красивый вид. Зелень леса восходила к черной каменной гряде, которая, увенчавшись сверкающей многозубой короной снега и льда, гордо стремилась в открытое небо. Все линии казались невероятно четкими, контраст - невозможно ярким. Это великолепие сопровождалось такой звенящей тишиной и торжественной неподвижностью, что я чувствовал себя в центре картины великого Рериха, взирающим на неё изнутри. Снежные навершия горных пиков казались стрелами, и все они указывали вверх, за грань небес.
Я долго сидел там, предаваясь рефлексии. Проведя рукой рядом, я обнаружил пустоту - Таис уже ушла. И тут меня озарило прояснение. На Философском Камне было место для двоих! Значит, познающий Разум может не быть трагически одиноким, как любят считать философы, а отражаться не только в себе, но и в другом!
В это время звон колокольчика позвал меня на лекцию. Расположившись на полянке рядом с лагерем, мы внимали объяснениям Его Величества. Оказалось, что ведущие намеренно восстановили всех против себя, избавив от роли козла отпущения Соню. В своих действиях они руководствовались недавно появившейся теорией групповой динамики, суть которой сводилась к следующему. Все время существования группы делилось на пять фаз: фазу масок, надеваемых во время знакомства; фазу конфликтов, всегда сопровождающих срывание масок, которую мы форсировали на перевале; фазу договора о правилах, к которой я был готов перейти с самого начала; фазу сотрудничества, когда участники притираются друг к другу и которая длится сейчас, и последнюю фазу, называемую братством или сказкой, когда группа становится по-настоящему единой, все наслаждаются обществом и понимают друг друга с полуслова, и которая, возможно, нам ещё предстоит. Мы увлеченно слушали, задавали уточняющие вопросы, я чувствовал блаженное умиротворение. Это был праздник окончания непонимания.
Затем король рассказал о методиках НЛП, применявшихся для управления группой, в которых человек уподоблялся компьютеру, что меня насторожило. Наблюдая уровень духовного развития хакеров, я чувствовал потенциальную опасность такого уподобления. В целом же лекция оставила весьма приятное впечатление, и горький осадок в душе исчез. Радовало также то, что теперь была возможность не согласиться с чем-то конкретным, а не с выжидающей позой вождей.
Потом мы занялись шаманством, Его Величество почему-то очень интересовался нестандартными практиками. Мы разбились на пары, в которых каждый был по очереди шаманом и вопрошающим. Шаман искал место силы, вопрошающий приносил ему предмет, долженствующий обеспечить связь с духами гор. Взяв предмет и глядя на вопрошающего, шаман давал ответ на его незаданный вопрос. Я принес своему устроившемуся в ветках ели и почти слившемуся с ней шаману, которым оказался сэр Безымянный, стебелёк странного мясистого растения, привлёкшего меня тем, что оно росло на голом камне. К моему удивлению, на мой сокровенный мысленный вопрос: "Как сделать так, чтобы люди ко мне потянулись, вести за собой?" он дал ответ, которого я подспудно ожидал: "Сам ищи свой путь". Истинно, если ты пойдешь чужим путем, то люди пойдут не за тобой, а за тем, кто прошел по нему первым.
Сам же я, будучи шаманом, долго не знал, что ответить сэру Безымянному. Вдруг ощутив необычную легкость, пришедшую со словами: "Будь свободен!", я сказал ему именно это. Потом я понял, что отныне умею вставать в позу пророка. Это легко: с умным и отрешенным видом, стараясь не показывать личной заинтересованности, говорить общие слова, лучше в повелительном наклонении. Моей же фразой можно было ответить на любой вопрос.
Многие открыли в себе нечто новое благодаря этому действу. Таис же, которой выпало шаманить с Соней, сквозь её лицо увидела другого человека, Соню настоящую.
На вечернем Круге мы признались, что нас покинуло преследовавшее ранее ощущение необходимости куда-то идти. Теперь поиск Грааля мы вели внутри себя. Когда стемнело, король Артур и Мерлин устроили новый волшебный праздник. Все собрались вокруг костра, и каждый по очереди надевал корону и брал в руки королевский меч, стараясь как можно больше понять и почувствовать. Мерлин в это время адресовал ему песню.
С мечом в руках мне было сложно усидеть у костра, хотелось вскочить и совершать подвиги, от него исходила необычайная решительность. Меч был символом самоотверженного действия. Корона уравновешивала его тяжестью ответственности. Я понял, что если на мне корона, то я поневоле буду примером для подражания. И ещё я понял, что даже если корона на мне, то я не хозяин её, а хранитель. Мне стало легче, когда я передал её дальше. Приняв корону и меч, каждый преображался, с Сони же корона упала, когда та, надев её, стала кокетливо вертеться.
После того, как меч и корона сделали круг, мы долго ещё пели песни, и эта сказочная ночь была лучшим продолжением чудесного дня. Именно тогда Мерлин сказал: "Запомните ощущение сказки, достичь его трудно, а удержать - ещё труднее".
Как ни грустно было нам расставаться с этим гостеприимным местом, на следующий день пора была отправляться в дорогу. Неожиданную грозу мы переждали в счастливо оказавшейся рядом избушке, но потом пришлось идти мокрым лесом по глубокой грязи, ранее бывшей тропой. В поисках места, подходящего для стоянки, мы вымокли до нитки. Глянув на Мерлина с недельной щетиной на лице, одетого в мокрую, грязную и рваную штормовку, из карманов которой торчали две пластиковые бутылки, я оперся на альпеншток и задумчиво изрек:
- Сэр чародей, вы стали удивительно похожи на бомжа!
Группа со смехом повалилась наземь, а Мерлин, вытащил бутылку и, запинаясь, произнес:
- Присоединяйтесь, Магистр!
Воистину, от великого до смешного - один шаг.
Лагерь нам опять пришлось ставить в темноте, и когда я стал разводить костер, снова начался дождь. Все вокруг было сырым, и костер, который я воспринимал как весёлое и полезное живое существо, вдруг отказался мне подчиняться. Это меня озадачило, и я призвал на помощь девушек, одни из них держали навес над костром, другие помогали его раздувать. Было мокро и холодно, все хотели поскорее согреться и приготовить еду. Огонь стал нужнее и значимее, как в суровые первобытные времена. Через полчаса бесплодных усилий, за время которых мои помощницы наглотались едкого дыма и слегка обалдели, я признал, что не могу развести пламя. Тут Его Величество в очередной раз удивил нас, и через несколько минут костер полыхал, я же пребывал в необычайном смущении. В первый раз за время похода я потерял душевное равновесие, и вовсе не из-за того, что король делает что-то лучше меня, к чему я привык. Тогда я понял, что было основой моего фантастического спокойствия, подчас удивлявшего меня самого. Оно было в том, что я ни разу не изменил своим ценностям, и мне было не в чем себя упрекнуть. Поэтому, каков бы ни был итог, я чувствовал, что все делал правильно. Теперь же я увлекся экспериментом и забыл о доверившихся мне людях, которые через это страдали. Меж тем внимание к спутникам и заботу о них я считал главным на время похода, и принес извинения всем участникам эксперимента. Впрочем, тогда я постиг примененную королем магию, и в дальнейшем костер служил мне безотказно, а вода в считанные минуты закипала в жарких объятиях взлелеянного мною пламени.
Уставшие от постоянной непогоды, на следующий день мы вышли рекордно поздно. Вскоре Соня устроила каприз по поводу того, что ей не дали напиться воды из ручья, протекавшего по нашей тропе. По его краям виднелись следы конских копыт и другие результаты их жизнедеятельности, так что слова: "Не пей, козлёночком станешь!" напрашивались сами собой. Тем не менее, Соня обиделась и вопреки команде удалилась от группы. Мерлин, которого с Соней, кажется, связывало что-то ещё, помимо участия в одном походе, отправился её успокаивать. Вскоре это утешение превратилось в громкие разборки, и успокаивать их обоих отправились мы с Таис. Я выразительно посмотрел на часы и сказал, что уже ходил по этой тропе и знаю, что ближайшая стоянка ещё далеко. Пока ситуация уладилась, и мы поспешили в путь.
Проблемы с Соней, не желавшей быстро идти, продолжились, только теперь их приходилось расхлебывать мне, как замыкающему. Страшное количество её энергии уходило на споры и жалобы на свою судьбу и командиров, которые якобы лишают её свободы. На это я ей отвечал, что свобода - это осознанная необходимость, и, когда она села и объявила, что дальше не пойдет и пусть её оставят здесь, твердо сказал:
- Вставай, проклятьем заклеймённый!
Поссориться со мной ей так и не удалось, и все же мы сильно отстали. Солнце садилось, и нам снова пришлось разделиться. Передовой отряд во главе с королем отправился искать место и ставить лагерь, мы же с Соней, Мерлином и Таис плелись сзади. Медлительность изнуряла сильнее, чем быстрый подъем. Темнело, и скорость нашего продвижения по трудной горной дороге, петлявшей вверх-вниз по грязи вперемешку с корнями деревьев и камнями, ещё сильнее уменьшалась. Мы шли по склону поросшего лесом ущелья, поставить палатку там было невозможно, и оставалось надеяться, что стоянка скоро появится. Стало совсем темно, и мы начали спотыкаться и падать. Тогда было решено включить единственный имевшийся у нас фонарик. Мы пошли веселее, но все равно очень медленно. Считая шаги и изредка поглядывая на часы, я определил, что мы делаем не больше километра в час.
В одном из трудных мест Соню хлестнула по лицу ветка, нечаянно отпущенная идущим впереди Мерлином, что послужило детонатором для истерики. Сонин звездный час настал. Она кричала, что здесь над ней все издеваются и больше она никуда не пойдет, что все мы кретины и маньяки и место для ночлега нужно было искать засветло, что зря мы выбрали такую трудную дорогу и вообще тащили её в этот поход, и отныне она подчиняться никому не будет. Это переполнило чашу терпения Мерлина и его стало трудно узнать. Если бы он не был моим старым знакомым, я бы, наверное, испугался. Угрожающе сжимая в руках ледоруб, с искаженным гневом небритым лицом, светя, как на допросе, налобным фонариком в лицо Соне, Мерлин кричал, что она ни разу не была в горах и поэтому не знает, что ей грозит, что все делается для её же блага, а здесь оставаться опасно, что она должна слушаться более старших и опытных, иначе погибнет в этих горах, что он командует здесь и несет ответственность за всех нас, что Соня дура и не понимает, что подвергает риску всю группу, что его терпение лопнуло и раз уж Соня пошла в горы, то она будет, черт подери, подчиняться, а если она не будет вести себя, как человек, то её поведут, как корову…
- Мерлин, хватит, пойдем, - сказала, наконец, Таис, и мы снова двинулись вперёд. Присмиревшая Соня шла теперь молча и лишь изредка вскрикивала от страха, теряя равновесие на скользкой тропе. Не прошло и получаса, как свет фонарика стал тускнеть. Батарейки кончались, и нужно было срочно решать, что делать дальше. Наш огонёк стал мерцать, и различить дорогу стало невозможно.
- Мы должны здесь остаться, - сказал я, когда фонарик погас, и стало темно, как в пещере. Было новолуние и пасмурно, ночь хмуро глядела на нас пустыми глазницами.
Мы сняли рюкзаки и наощупь отползли от конской тропы вверх по склону. Я раздал остатки запасенного сухпайка, вода же у нас кончилась несколько часов назад. На склоне мы расстелили коврики из пенки, сверху придавив их рюкзаками, чтобы те не съезжали. Снизу я для той же цели воткнул альпеншток. Так мы с Таис устроились на ночлег, Мерлин с Соней сидели где-то рядом, сокрытые темнотой. Мы немного поговорили о том, что за нами должны были бы послать гонца, который отвел бы нас в лагерь. Мимо проскакал всадник с чадящим факелом, потом все затихло. За нами никто не приходил.
Мы с Таис укрылись спальником и плащом, когда показались крупные звезды и стало холодно. В ту ночь мы перепробовали десятки положений, стараясь сделать так, чтобы каждому из нас было тепло и удобно, и никто не сползал вниз по крутому неровному склону. Под конец это получилось: упершись ногой в альпеншток и обняв лежащую на моей груди Таис, я ненадолго заснул. Тепло души и доверие грели сильнее, чем костер. Нам потребовалась одна холодная ночь, чтобы почувствовать нелепость разделяющих людей условностей и научиться по-настоящему быть вместе. Внизу на это иногда уходит целая жизнь. Когда чуть забрезжил свет и Мерлин решил, что пора идти, мне уже не хотелось расставаться с нашим теплым ложем, и я сказал:
- Ну теперь-то куда спешить, весь день ещё впереди. Может быть, подождем полчаса?
Обнаружив в полуметре от себя взбитую грязь конской тропы, мы все-таки решили, что хватит здесь валяться и действительно надо идти. Через четверть часа нашлась стоянка, где у потухающего костра нас встречал Его Величество. Последовало бурное объяснение между ним и Мерлином насчет того, почему за нами не послали и оставили под открытым небом. Король по-простому объяснил, что это было нецелесообразно, и величественно удалился спать. Мерлин ещё долго ругал монархию и говорил, что не понимает королевской логики. Похоже, его смущала бессмысленность ночного марш-броска, которым он командовал. Мы с Таис, как могли, утешили его, сказав, что все нормально и никто его не обвиняет, и шел бы он лучше спать, поскольку он устал и утро вечера мудренее. Так он и сделал, и мы остались вдвоем. Я тихо улыбался.
- Ты чему смеёшься? - спросила Таис.
- А разве тебе эта ситуация не кажется забавной? - откликнулся я. Теперь мы улыбались вместе.
- На самом деле это ведь грустно, - сказал, подумав, я. - Они заявляли такие высокие цели - единство, братство, а сами не могут договориться между собой. На это Таис согласно кивнула.
Уже совсем рассвело, нужно было готовить завтрак и поднимать остальных, тем более что король обещал нынче долгий переход. В тот день мы во что бы то ни стало должны были добраться до условленного места, там встретить машину и человека, который поможет нам вернуться в родной город.
Мы шли привычным строем, по-прежнему артачившуюся Соню я воспринимал как фон, краем сознания. Основным моим занятием было прощание с горами, с которыми я почувствовал странное родство.
Был славный летний день, мы выбрались из леса в залитые солнцем поля. Цепи снежных гор, окружавшие их, казались стенами храма, безоблачное небо - его куполом, за которым угадывался лик Всевышнего - Космического Разума, неизменного свидетеля мистерии моей жизни. Я думал о том, что составляет содержание единства нашей группы, и приходил к общему выводу, что это - осознание несовершенства себя и мира вокруг нас и нежелание с этим мириться. Ничего более конкретного, и это меня смущало. Потом меня осенило, что проблема была в недостаточной глубине поставленного вопроса. Спрашивать же следовало: "Кто я? Что такое человек?" Теперь все стало на свои места. Я понял тогда, что поскольку человек - бесконечно сложная система, сравнить его можно с чем угодно, хоть с компьютером, хоть с государством, любая метафора будет иметь смысл. Рассуждая, я обратился к своей любимой буддийской метафоре "Колесница". Тело в ней символизировала повозка, которая сама по себе инертна - тело предпочитает лежать, и если отождествить себя с ним, то наступит пофигизм. Повозку влекли кони-желания, если отождествить себя с ними и дать им волю, то жизнь превратится в беспредел и неуправляемую истерику. Лошадьми правит возница-ум, который подобен компьютеру. Если считать себя умом, то начнется маньячество, а человек станет машиной для жизни, биороботом, исполняющим заложенные в него программы. Хозяин же повозки, называемый сознанием, критично осмысливающий, оценивающий жизнь и принимающий решения, обычно спит. Из всех вышеперечисленных он в большей степени является настоящим "Я", поскольку живет сознательно. Мне стало ясно, что понятие "Я", с которым разные люди отождествляют то ум, то чувства, то тело, а иногда вещи, машины и недвижимость, является условным, придуманным для упрощения жизни. Я понял, что на самом деле "Я" является тем, чем человек себя считает, и в той степени, в какой на это обращены его внимание и забота. Фишка в том, что выбирать это (по сути, кем и каким быть) можно сознательно. Объединение возникает естественным образом при раздвижении границ своего "Я", расширении круга заботы. Разделённость, напротив, условна, она является иллюзией, вызванной извечной привычкой людей строить стены между собой и миром. Пересечение кругов заботы - вот объединение в настоящем и глубоком смысле, при этом некоторые части разных "Я" становятся общими. Если же объединение вдохновлено высокой, сверхличной идеей, то оно становится Братством, синергией, союзом просветлённых. Полное и окончательное просветление ознаменовалось всплывшей в моем сознании притчей.

Молодой человек взошел на гору и сказал живущему там мудрецу:
- Покажи мне чудо, и я стану твоим учеником!
Мудрец широким жестом показал на открывшийся во все стороны простор и ответил:
- Посмотри, разве не чудо?

Тем временем мы подошли к последнему в нашей программе невысокому перевалу. Дойти до места сегодня нужно было непременно, и Соня, похоже, смирилась со своей судьбой. Все её капризы кончились, когда Его Величество пригрозил удалить в начало колонны Мерлина, особым расположением которого она пользовалась. Теперь Соня шла молча и лишь изредка горестно вздыхала, обнаружив, что за очередным поворотом дорога не сворачивает вниз. Впервые за время похода она вызывала у меня жалость, без примеси гнева или усмешки. Уже смеркалось, когда мы, наконец, добрались до верха, где нас, как обычно, ждала передовая группа. Над ближними горами угрожающе собирались тучи, поэтому мы, разобрав и без того легкий рюкзак несчастной Сони, устремились дальше вниз. Мы спускались по крутому лесистому склону со скоростью, наверняка удивившей бы горных козлов. И все же, когда мы добрались до относительно спокойной равнины, уже совсем стемнело, а до конечной цели было ещё далеко. Уже несколько часов мы почти бежали, стараясь поспеть за королем, и, наконец, я с Таис и Мерлином убедили его сделать привал. Мерлин, сила которого уходила на препирательства с Соней, как вода в песок, о чем-то спорил с Его Величеством, наверное, стремясь пробудить сочувствие к уставшей группе и сбавить темп, давая отдохнуть. Наш великолепный король был непреклонен, в тяжелые моменты огонь в его очах разгорался с небывалой силой, и действовал он ещё решительнее, чем обычно. С немалым трудом выстроив группу в цепочку, он повел нас во мраке по грязной лесной дороге, жестоко пресекая все попытки выбиться из строя. Кое-где путь нашего отряда, похожего на летящую во мгле стрелу, пересекался с лужами и другими неприятными неожиданностями, и короля во всеуслышание поименовали сволочью. Однажды нашу дорогу преградила река с недостроенным мостом, и через оставшийся её участок пришлось переправляться вброд, ступая по камням при тусклом свете фонарика. Затем мы, сомкнув ряды, прошли по деревне, в темноте неприятно поразившей нас своей чуждостью, словно это была территория иного, враждебного мира. В условленное место мы пришли далеко за полночь и рухнули без сил. Машина, отвезшая нас в родной город, прибыла наутро.
По возвращении, слегка приведя себя в порядок, мы решили отпраздновать окончание путешествия. Немного отойдя от города, на лесной поляне мы разожгли костер и расположились вокруг него. На этот раз по кругу пустили корону, Книгу Мастера, в которой был изложен королевский замысел, и четки с распятием. Открыв книгу и увидев главные цели - научиться пониманию и прикоснуться к понятию Братства, я удивился, а потом грустно улыбнулся: "Ну надо же, ведь мы хотели одного и того же!". Взяв четки, я ощутил тепло державших из прежде рук и подумал: "Господи, сколько глупости и зла совершено во имя Твое! А ведь спасать людей нужно не от грехов, а от одиночества". Корона же для меня теперь была, скорее, очередным предметом исследования. Мерлин снова пел песни, но сейчас они звучали искусственно и производили куда более слабое впечатление, чем в предыдущий раз. Круг завершился, мы стали делиться тем, что вынесли из похода, я рассказал о Просветлении. Затем Его Величество рассказал о своих впечатлениях. Больше всего досталось Соне, свое решение взять которую в поход король считал ошибкой, и Мерлину, который в последние дни перестал быть Мастером, переложив бремя руководства и ответственности на короля. Мерлин возразил, что Его Величество сам узурпировал власть, и начался долгий спор о том, кто здесь главный и каковы его функции. Когда этот разговор, не поддержанный остальной группой, иссяк, мы получили долгожданную возможность задать вопросы Мастерам.
- Видишь ли ты, Величество, противоречие между полувоенным подчинением и творчеством, которое, по сути, есть свобода? - спросил я. Королевскому ответу, точнее, исключительно тонкому и грамотному уходу от него, позавидовал бы любой античный демагог или софист. Тогда, напомнив о ночных переходах, стоянии на снежном перевале и прочих extreme'ах, я сказал:
- Мне кажется, что ты любишь чрезвычайные ситуации, в которых удобно командовать, нет времени на осмысление и обсуждение, а остается только подчиняться. Тогда ты действительно хорошо себя проявляешь, а твоя стратегия была в их искусственном создании. Так ли это?
- Судя по тому, что ты задаешь этот вопрос, Магистр, командовать хочешь ты сам?
- У меня не возникло бы такое желание, если бы я чувствовал, что твоя стратегия оптимальна. Я думаю, что мудрость командира не столько в том, чтобы успешно выходить из ЧП, сколько в том, чтобы их не допускать. Идеальный руководитель вообще не приказывает, а вдохновляет. Мне, кстати, больше нравится понимать, чем командовать.
Ночь заканчивалась, пора была уходить. От сегодняшнего многословия у меня возникло странное ощущение ускользания смысла, и я подумал: "Трудно быть вместе".
Мы собирали рюкзаки, наши пути расходились, на этот раз навсегда. На прощание я пел песни бесподобной Лоры Провансаль, всю дорогу неслышно сопровождавшие нас, а теперь зазвучавшие в полную силу. Затем я перешёл к моей любимой группе "Воскресенье", и песни "В моей душе осадок зла…" и "По дороге разочарований…" пришлись удивительно к месту. Мы возвратились из похода другими и узнали много нового о себе. Далеко не для всех эти открытия оказались приятными. "Горька чаша прозрений", - в который раз убеждался я.
Проводив друзей, мы с Таис остались на улице одни.
- Кажется, я понял, что такое благо всех людей. Это - свобода воли и возможность выбора. Реальная возможность наиболее широкого сознательного выбора для наиболее широкого круга людей, - попытался строго сформулировать я.
- Иногда выбор бывает очень тяжелым и становится испытанием, - не согласилась Таис. Но я-то чувствовал, что теперь понимаю благо гораздо лучше, чем прежде. Имелся в виду не выбор из двух зол, а настоящий, достойный выбор в духе Концепции Устойчивого Развития - символа веры научного сообщества и основы новой рациональной этики. Действительный выбор для всех и ответственность перед грядущими поколениями - вот что было главным.
Подойдя к остановке, мы стояли, взявшись за руки.
- Знаешь, Магистр, ты действительно умеешь делиться теплом, - сказала Таис.
- Ты тоже умеешь, только об этом не говоришь, - ответил я, и подумал, что там, в горах, где тепло было отчаянно необходимо, делиться им было легко. Хватит ли у меня на это сил здесь, внизу, где все привыкли к его недостатку? "Где кончается игра и начинается жизнь?" - размышлял я далее, и не смог провести четкой границы. Потом сам себе ответил: "Вся наша жизнь может стать Игрой, если к ней творчески отнестись". Дальше я мыслил вслух:
- Как ты считаешь, Таис, где я более настоящий: в обычной жизни или наверху? Вот будет обидно, если все это окажется моей демо-версией! Мы весело и открыто засмеялись. Времени оставалось, чтобы сказать последнее "прости".
- Ты помнишь, Таис, как Мерлин говорил нам, что нужно удержать ощущение сказки? - спросил я.
- Да, главное - удержать, - согласилась Таис и обняла меня на прощание.